С конца пятидесятых годов ХIХ столетия раскол приобретает в России широкое общественное звучание. Можно сказать иначе: он становится своего рода модой для части отечественной элиты, привлекает внимание многих мыслящих людей. Староверческий мир начинают активно изучать, осмыслять собственную историю и культуру. Другими словами, на раскол перестали смотреть как на чисто религиозное явление; в нем увидели черты, имеющие гражданское значение, что обогатило всю общественную жизнь.

В этом новом взгляде на раскол особенный акцент был сделан на политическую составляющую. Многие идейные противники самодержавия обнаружили неожиданные возможности для своей борьбы. С этим связана интереснейшая эпоха отечественной истории, прошедшая под знаком народнического движения (1860–1870‑е годы).

Однако оценка раскола с точки зрения политических перспектив не была собственным достижением интеллигенции пореформенного периода, развернувшей революционную борьбу за народное счастье. Данные выводы изначально сформулировали представители вовсе не революционных, а в первую очередь правительственных кругов.

Староверческий мир всегда вызывал всевозможные подозрения и опасения у российских властей. Николаевское время заметно усилило эту тенденцию. Вступив на престол под залпы восстания декабристов, император постоянно был озабочен своевременным выявлением сил, угрожающих самодержавному правлению, в том числе и среди раскольников.

Непролетарская солидарность

Власти направили усилия на выяснение реальных масштабов «враждебного» образования, поэтому установление численности сектантов становится важной государственной задачей. Но ее актуальность была обусловлена особыми обстоятельствами. Дело в том, что в России к середине ХIХ столетия рабочий класс не представлял той грозной силы, которая к тому времени уже заявила о себе в развитых европейских странах. И российское правительство хорошо понимало, что исходящие от пролетариев опасности – стандартные для западных соседей – не сулят здесь подобных тревог.

Зато власти осознали другие риски: в России существует сила совсем иного характера; она выросла не из классовых размежеваний, осмысленных европейскими экономическими теориями, – она сформирована на основе религиозной общности, именуемой старообрядчеством. По мнению чиновников, в России, в отличие от западных стран, главная масса недовольных концентрируется не в том или ином общественном классе, а в религиозной конфессии – расколе, к которому принадлежат самые разные слои: крестьянство, рабочие, мещане, купцы.

Власти полагали, что раскол как таковой не является враждебной государству силой; угроза в том, что он становится своего рода центром притяжения для различных группировок, стремящихся ниспровергнуть самодержавный строй. В связи с этим подчеркивалось: если бы те, кто в последние десятилетия пытался выступать против правительства, сумели привлечь на свою сторону раскольничьи массы, их преступные действия имели бы гораздо больше шансов на успех.

Конечно, здесь имелись в виду в первую очередь участники декабрьского восстания 1825 года, которые обошли вниманием раскол, не видя и не понимая его возможностей для своих инициатив. Однако спустя тридцать лет ситуация изменилась. Знакомство со староверием привлекает к нему политических вольнодумцев из образованной молодежи, представителей славянофильства и разного рода литераторов, так или иначе влияющих на мнение общества.

Вообще, характеризуя правительственную аналитику по расколу, надо выделить главное, что привнесла власть в его осмысление. Опираясь на работы немецкого исследователя России барона Гакстгаузена, российские чиновники заметно уточнили и расширили понимание русского раскола в качестве потенциальной силы, способной поколебать устои империи. Это позволило сформулировать и новый взгляд на антиправительственное движение в стране в целом. Его ближайшие перспективы, по мнению чиновничества, связаны не с развертыванием классовой борьбы по известным европейским сценариям, а с вовлечением в крамольные дела религиозной общности староверов.

Открытие староверческого мира с его возможностями, осознанными прежде всего самими властями, вызвало волну небывалого энтузиазма в революционных кругах. Справедливости ради надо заметить, что тема раскола в этой среде прозвучала уже в кружке петрашевцев. Судя по имеющимся документам, ее поднял отставной подпоручик Черносвитов.

Среди участников кружка он был самым взрослым (в 1848 году ему тридцать девять, тогда как остальным лет на восемь–двенадцать меньше). Будучи военным, Черносвитов проходил службу на Урале и в Сибири, поэтому его жизненный кругозор был гораздо шире, чем у единомышленников, редко покидавших пределы столицы. На встречах именно Черносвитов рассказывал о своих обширных связях с раскольниками уральских заводов: мол, устроив волнения, на предприятиях можно в течение года организовать масштабное восстание против властей. Правда, на следствии он отрицал свои знакомства со староверами, которые, кстати, очень интересовали полицию. Так или иначе, это первое свидетельство осмысления раскола в качестве силы, способной поддержать усилия тех, кого не устраивает положение дел в стране.

А полномасштабное воплощение эта идея получила у известных не только на всю Россию, но и Европу русских революционеров А. И. Герцена, Н. П. Огарева и М. А. Бакунина. Они уже не просто обсуждали раскольничье движение, а рассчитывали на него, тесно связывая с ним предстоящую борьбу с самодержавием и свои собственные перспективы. Хотя еще совсем недавно они, не имея никакого понятия о расколе, считали народные массы крайне инертными. Например, Огарев в 1847 году высказывал разочарование отсутствием всякой социальной инициативы в народе.

Лондонское эхо

Однако по мере знакомства и увлечения трудами А. Гакстгаузена о русском расколе их энтузиазм рос как на дрожжах. Восприняв идеи немецких авторов, А. И. Герцен, находясь в Лондоне, активно приступил к сбору материалов по старообрядческой проблематике. Особо хотелось бы отметить, что главным источником информации послужили для него различные документы, подготовленные все тем же российским МВД. Основная часть собранного Герценом материала вошла в интереснейшее издание, подготовленное его молодым соратником по эмиграции В. И. Кельсиевым, которому поручено было разобрать все бумаги. В результате в Лондоне на русском языке вышли четыре части «Сборника правительственных распоряжений по расколу».

Эта публикация имела в то время огромное значение. Познакомившись с документами, свидетельствующими о мятежном духе раскола, лидеры русской эмиграции не замедлили приступить к претворению этого идейного багажа в реальные дела. А. И. Герцен первым взялся объяснить староверию его историческую миссию.

Начались интенсивные контакты с представителями раскола, во время которых Герцен выдвинул идею об учреждении в Лондоне старообрядческой церковной иерархии. Обсуждался выбор кандидата на новую епископскую кафедру; ему предлагалось дать имя Сильвестр, а по кафедре именовать его епископом Новгородским в честь вольного Великого Новгорода. А. И. Герцен горячо настаивал на скорейшей реализации задуманного: ему хотелось торжественно открыть кафедру во время лондонской Всемирной выставки.

Тогда же из Лондона хлынул поток информационных материалов, предназначенных для старообрядцев. Помимо «Колокола» в течение 1862–1863 годов выходило издание, специально посвященное проблемам староверов, – «Общее вече». Как с гордостью подчеркивал А. И. Герцен, это первый опыт прямого агитационного обращения к народу, первая завязавшаяся переписка с раскольниками, которая, по мнению его соратников, «скоро примет исполинские размеры».

Редактор газеты Н. П. Огарев стремился дать слово самим страдальцам и жалобщикам из народа, и на «Общее вече» приглашались старообрядцы независимо от согласий и толков. Все они призывались к Старообрядческому собору, необходимому для обсуждения ситуации в России. Обсудить, по убеждению газеты, требовалось многое. Например, покойного императора Николая I, «великого насильственных дел мастера», гонителя и преследователя староверия. Издатели восклицали: «Нет, это не русский, не земский царь, каким народ себе его воображал, от которого ждал правды, это просто петербургский император, рожденный от немецких родителей… выписанных для наследия престола из-за моря».

Царство этого немца с сенатом и синодом уподоблялось ядовитому дереву, сыплющему на русский народ свои отравленные плоды и истребляющему народное достоинство. Противостоять вражеской силе через подлинное единение – вот в чем виделась главная общая задача.

Вся эта просветительская деятельность преследовала вполне конкретные цели. О них мы можем судить по письму Н. П. Огарева, направленному московскому купцу И. И. Шибаеву, который являлся представителем рогожских старообрядцев для контактов с заграничными друзьями, и перехваченному полицией.

В письме изложена просьба сделать все возможное для сбора ополчения, состоящего из раскольников «как главных распорядителей всего ожидаемого движения»: «Работайте только и работайте, собирайте себе приверженцев, где можете и сколько можете, особенно по уездам и губерниям; война только начинается… хорошо, если бы вы составили хоть какое-нибудь ополчение к Рождеству (1863 года. – «Профиль»)». Добавим, что адресат Н. П. Огарева никак не мог реализовать поступившие просьбы: в июле 1862 года купца-раскольника И. И. Шибаева арестовали и продержали в тюрьме около двух лет, после чего выдали на поруки его родному брату, также купцу поповщинского согласия.

Спящая сила народа

Среди лидеров русской революционной эмиграции особое место занимает М. А. Бакунин. Человек удивительной судьбы, знаменитый бунтарь, приговаривавшийся и к смертной казни, и к пожизненному заключению судами Пруссии, Австрии и России. Сумев бежать из сибирской каторги, он в 1861 году присоединился к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Эмиграция пополнилась ярким лидером, ставшим центром притяжения для молодого поколения, чьим кумиром был Бакунин. Он также связывал перспективы борьбы против правительства с русским расколом.

Уже в первом своем выступлении на страницах «Колокола» в 1862 году он выражал мнение о русском народе, глядя на него сквозь призму раскола, который охарактеризовал чрезвычайно высоко: «Народ унес свою душу, свою заветную жизнь, свою социальную веру в раскол, который разлился по России как широкое море… Раскол двинул вперед его (народа. – «Профиль») социальное воспитание, дал ему тайную, но, тем не менее, могущественную политическую организацию, сплотил его в силу. Раскол подымет его во имя свободы на спасение России».

Русский народ представлялся Бакунину совокупностью более чем двухсот религиозных сект, которые имеют политический характер и сходятся на отрицании существующей власти и синодальной церкви. Почитание народом российского императора он считал мифом давно минувших времен: Русь проникнута совсем иными настроениями, связанными с образом царя-антихриста, а период правления Романовых, по его мнению, – это то самое апокалипсическое испытание, за которым неизбежно наступит обетованное тысячелетнее царство. Пылкий революционер уверял: для пробуждения раскола нужен только повод. Например, он уповал на польское восстание, считая, что «Жмудь и Волга, Дон и Украина восстанут, как один человек, услышав о Варшаве», он верил, что наш старовер воспользуется католическим движением, чтобы узаконить раскол.

Однако помимо этих сомнительных идей М. А. Бакунин высказывал и здравые мысли об использовании раскола в предстоящей борьбе. Так, он скептически относился к контактам его соратников по эмиграции со старообрядческими белокриницкими иерархами и купцами-староверами, считая это пустой тратой времени.

Он был уверен, что раскол, воплощенный в народе и воплощенный в попах, – две разные и зачастую враждебные друг другу силы, которые нельзя смешивать. Надо сказать, что подобные настроения постепенно начали преобладать и у А. И. Герцена с Н. П. Огаревым. Да и купцы-староверы оказались совсем не тем элементом, на который можно было рассчитывать. Вместо собирания народного ополчения они с начала 1860‑х годов принялись направлять властям верноподданнические адреса, где презентовали себя в качестве надежных слуг государства. Возмущение революционеров не знало границ. Они взывали к нравственной чистоте староверия, говорили о его гибели в глазах общественного мнения и народа. «Общее вече» писало: «Многие из ваших богачей думают найти в заявлениях верноподданничества свое спасение и как слепорожденные не понимают света, так и они не понимают, что в лицемерии есть гибель старообрядчества, а не спасение… Будущий летописец запишет в свою книгу, что старообрядцы лицемерием уронили святыню веры».

Но все же вожди движения, осознав имеющиеся проблемы, внесли серьезные коррективы в свои действия. Постулат о роли раскола как основной силы противостояния под сомнение не ставился. Однако теперь акценты переместились непосредственно в гущу народа, в низы. Нечего ждать ни от известных в литературе имен – они только дискредитируют дело, ни от купечества, более гнилого, чем дворянство, ни от старообрядческих иерархов. Верить можно только в спящую силу народа, который пребывает в расколе, и в среднее сословие – разночинное, официально непризнанное, которое способно разбудить народ для великих дел.

Именно отсюда и родился знаменитый бакунинский клич: в народ! В устах знаменитого бунтаря он звучал не как очередная декларация, а как страстный призыв революционера, отдавшего борьбе все силы. Главный урок, который он вынес из своего опыта: вне самих многомиллионных масс не существует ни дела, ни жизни, ни будущего. Народ должен увидеть рядом с собой тех, кто готов разделить с ним его страдания и протест. Пропаганда непосредственно в народных массах становится основным делом столпов русской эмиграции. По этому пути, указанному ветеранами борьбы с самодержавием, двинется поколение их молодых сподвижников, чья жизненная энергия будет отдана народному пробуждению.