О крестьянском движении под предводительством Емельяна Пугачева написано немало. Однако пора взглянуть на крестьянскую войну не просто как на столкновение правящего класса и крепостных низов, но и как на конфликт двух общностей, сосуществовавших в рамках одной страны и противостоявших друг другу. Ведь их различиями в экономическом, социальном, культурном плане, ни для кого не составлявшими секрета, проблема не исчерпывается. Нужно обратиться к религиозным, чтобы уточнить отличия российской элитной проекции от народной.

Конечно, выяснением подобного историография не занималась. Правящий слой того времени изображался подлинным «русским миром», которому противостояли инородцы, ничего общего с ним не имеющие. Применительно к Пугачевскому восстанию усиленно навязывалась схема, когда власть поддерживали истинно православные (чему синоним – русские). А вот под знаменами бунтовщиков якобы выступал различный сброд, включая инородцев, не просвещенных светом христианства, а точнее, никонианства. Эту картину портил тот факт, что в рядах восставших наблюдалось множество раскольников, т. е. самых что ни на есть русских людей. 
Выход из этого искали недолго: из всех документов, включая следственные материалы, буквально вымарали староверческий след, убирая упоминания о расколе. Приверженцев старой веры, участвовавших в войне, постановили считать не русскими, а лицами без определенной национальной идентификации. Так быстро достигли желаемого: «русский мир» отражает преступные порывы скопища «темных сил». В советский период отношение к восстанию, разумеется, резко улучшилось и симпатии переместились на побежденных. Многонациональность стала плюсом, участие русских в борьбе уже не скрывалось. Пугачевский бунт воспринимался даже с подтекстом гражданской войны, т. е. потрясением в рамках одной нации. Поэтому будет явно нелишним на материалах этого восстания всмотреться в эту единую нацию.

Тень Петра Третьего

Справедливости ради нужно сказать, что точка соприкосновения у «русского мира» Екатерины II с пугачевцами действительно существовала – это тень убитого в июле 1762 года Петра III. Промелькнувший на троне, он был избран народом в качестве того, кто намеревался пойти навстречу старообрядцам, урезонить аппетиты церкви, ограничить крепостничество. Причем идеализация Петра Федоровича началась еще до его вступления на престол, а значит, до того как он предпринял шаги, которые считаются причиной его популярности.

В 1742 году герцог Голштинский стал наследником, и уже в 1747-м, т. е. за четырнадцать лет до коронования, Тайная канцелярия расследовала слухи о стремлении придворных извести великого князя. Неудивительно, что убийство Петра III быстро породило молву о его чудесном спасении и о захоронении вместо него какого-то капрала. В ходе одного из крупных предпугачевских волнений 1763–1764 годов в Зауралье уже фигурирует убиенный император, который «рассылает» указы «для исследования об обидах и разорениях». Как считала молва, «спасенный» находится где-то под Оренбургом, и население пребывало в ожидании, что «теперь начнет правда наверх выходить». Легенда о Петре III прочно укоренилась во многих губерниях Центра, Поволжья, Урала.

Пугачев в 1760‑х годах имел далекое отношение к этим слухам, ведя обычную казачью жизнь. Зачисленный в войско, он участвовал в Семилетней войне с Пруссией, отслужив на фронте около трех лет. После пребывания на родине (в станице Зимовейской на Дону) в 1768 году вновь оказывается на войне – уже Русско-турецкой, получив чин хорунжего. Через два года по болезни («гнили грудь и ноги») его отправляют домой, и он просит отставки.

Перелом в судьбе случился после того, как муж его родной сестры с товарищами уговорили его помочь им бежать на Терек за казачьими вольностями. Вскоре их поймали, и те оговорили Пугачева, и тому как пособнику пришлось также скрыться. Именно с этого момента пугачевская биография становится тесно сплетенной с раскольниками. Они оказывают необходимую поддержку скитальцу, помогают достичь того же Терека, чтобы уйти из поля зрения царской администрации.

Затем по их связям он направляется на Волгу, на Иргиз – старообрядческий центр той поры всероссийского масштаба – к настоятелю скитов Филарету Семенову, занимавшему там видное положение. Бывший московский купец 2‑й гильдии радушно принимает Пугачева. Исследователи считают, что именно здесь будущий предводитель восстания почерпнул сведения о ситуации в верхах, о Петре III, о только что прокатившихся волнениях на Яике.

Напоследок Филарет настоятельно советует бывшему хорунжему ехать к пострадавшим от царского произвола в Яицком районе: лишь несколько месяцев назад там свирепствовали отряды генерала Фреймана, а теперь шло следствие генерала Траубенберга, который буквально терроризировал местное население. Тюрьмы были переполнены, казачий круг распущен, традиционный набатный колокол, на чей зов сходились решать дела, снят, и отныне все сборы производились по барабанному бою, что вызывало небывалое раздражение людей.

В этой накаленной обстановке Пугачев в ноябре 1772 года объявляется на Яике с планом вывести казаков, попавших под опалу, на Кубань и далее. Выдает он себя пока за богатого купца с солидным капиталом, обещая каждому, кто пойдет с ним, вознаграждение. Однако эта попытка была пресечена арестом, после чего последовали «жестокие мучения» и кандалы. В Казанском остроге Пугачев обрел популярность среди арестантов, часто и усердно молился «двуперстным крестом», подчеркивая приверженность старой вере. Учитывая потенциал раскольничьих сетей, удачному побегу из заключения не приходится удивляться. Из стен тюрьмы вырвался уже не просто казак Емелька или «купецкий» человек, а лидер, жаждавший окунуться в водоворот бурных событий.

Сомнений, как это осуществить, у него уже не было: фигура Петра III манила воображение. Тем более что в марте 1772 года крестьянин Федот Богомолов уже пытался выдать себя за монарха, но был быстро схвачен, оставив за собой шельф неясных слухов. Решив принять имя Петра Федоровича, вызывавшее симпатии населения, Пугачев тщательно поддерживал свое «царское реноме», используя для этого разнообразные средства. Например, он учитывал народную молву, что Петр III после своего «спасения» должен скрываться пятнадцать лет, т. е. до 1777 года, но вот, глядя на страдания людей, он не выдержал этого срока, решив объявиться народу. Пугачев повторял окружающим: «прежде ваши деды приезжали в Москву и в Петербург монархов смотреть, а ныне монарх сам к вам приехал».

Первый пугачевский интернационал

Весть о появлении «спасенного» царя начала распространяться, причем не только среди казаков, но и калмыков, казахов, татар и др. 17 сентября 1773 года отряд из семидесяти вооруженных людей во главе с ним двинулся в сторону Яицкого городка: к пикам были прикреплены штандарты январского восстания 1772 года с нашитыми староверческими крестами. Первоначально они не предполагали, что являются инициаторами могучего народного движения: их целью были месть генералам и офицерам за издевательства в ходе восстания прошлого года, освобождение заключенных из тюрем. Но все вышло иначе, и этот поход стал искрой.

Появление Пугачева внесло брожение в окрестности Яицкого городка. Широкое сочувствие простонародья с первых шагов дало о себе знать. Немногочисленный вначале отряд после успеха под Яицким городком двинулся по направлению к Оренбургу, овладевая одной крепостью за другой. 24 сентября 1773 года взята Рассыпная, 26‑го – Нижнеозерная, 27‑го после небольшого сопротивления пала хорошо укрепленная Татищева крепость. Последняя была опорной базой всей линии, там дислоцировалось довольно крупное подразделение.

Силы Пугачева с каждым днем наращивались за счет присоединения к нему местных жителей, под одной только Татищевой крепостью на его сторону перешло около шестисот казаков, появились первые пушки, а с ними и возможность вести полномасштабные боевые действия. Затем настал черед крупного селения Каргала, где восставших встретили хлебом-солью. Ситуация во многом напоминала разинскую столетней давности, тогда население также приветствовало бунтарей, а гарнизоны отказывались с ними воевать.

Оренбургская администрация регулярно получала сведения о продвижении Пугачева, но губернатор Рейнсдорп, привыкший к тлеющим брожениям, не придал этому серьезного значения. Он не проинформировал об этом Петербург, надеясь, что все уляжется, и направил в тот район корпус под командованием Билова численностью около пятисот человек. Кроме этого, губернатор распорядился усилить правительственный отряд калмыками, башкирами. Этот «русский» чиновник никак не предполагал, что, в сущности, оказывает неоценимую услугу своему противнику, поскольку большая часть мобилизованных перебежит к нему.

Разгром бригадира Билова продемонстрировал силу пугачевцев, а Оренбург стал готовиться к штурму. Напуганный Рейнсдорп опубликовал воззвание с развенчанием Пугачева как самозванца. В стан Пугачева даже послали заключенного Хлопушу (Соколова), которому обещали свободу и вознаграждение, если тот посеет у восставших сомнения в царственном происхождении их вожака. Однако Хлопуша явился прямо к Пугачеву, где встретил немало знакомых по Яицкому восстанию января 1772 года. Он поведал о замыслах властей и остался в рядах восставших, где приобрел видное положение.

Их «столицей» к этому времени стала деревня Берда, где Пугачев проживал в доме, украшенном оружием и портретом царевича Павла Петровича. Отсюда началась активная рассылка императорских указов и манифестов: они размножались рукописным способом, переводились на языки поволжских народов и переправлялись нарочными, курьерами от одного населенного пункта к другому. Результат не заставил себя ждать – в Берду стекались люди разных национальностей, везя с собой фураж и провиант.

Здесь оказались четыреста башкир, мобилизованных еще Рейнсдорпом против восставших. Вслед за ними пришли еще два отряда по пятьсот человек под предводительством Е. Сарая и муллы К. Арасланова.  Ф. Дербетев привел триста калмыков, марийский старшина Мендей явился во главе полуторатысячного отряда, к ним добавились силы Салавата Юлаева. Ничем не примечательная ранее деревня Берда, которую стали называть «Новая Москва», превратилась в центр притяжения для жаждущих поквитаться с царским режимом за все многолетние унижения и издевательства.

В манифестах и указах Пугачев прямо призывал к истреблению помещиков‑дворян, т. е. правящей прослойки. Вот типичное место: «Ежели кто помещика убьет до смерти и дом ево разорит, тому дано будет жалованье – денег сто; а кто десять домов дворянских разорит, тому – тысяча рублев и чин генеральской». Народный царь жаловал своих сторонников «землей, водой, верой и молитвой», требуя за это служить ему «до последней погибели».

В охваченных восстанием районах крестьянство делило помещичье имущество, отказывалось впредь платить любые подати, из тюрем освобождались арестанты. Пугачевские указы напутствовали: всем, кто этому будет противиться – «боярину, генералу, майору», – рубить головы. Вот какую программу выдвигал «народный царь» в пику «помещичьей царице». Население с энтузиазмом откликнулось на призывы: по далеко не полным данным, в ходе восстания было истреблено около трех тысяч дворян, прочих приказных чинов и членов их семей, в том числе 37 священнослужителей. 10 декабря 1773 года Синод предал Пугачева церковной анафеме.

«Глупая казацкая затея»

Удивительно, но поначалу петербургские власти также недооценили разгоравшееся движение, считая его «местным бунтом шайки непослушных казаков», который может доставить неприятности разве что рекрутскому набору (напомним, шла Русско-турецкая война). Столичная периодическая печать писала о скопище разбойников и грабителей, чья натура известна испокон веков, уверяя, что порядок вскоре будет наведен. Сама Екатерина II смотрела на восстание как на очередную «глупую казацкую затею». Хотя слухи о расширяющемся движении все же достигали сановного Петербурга. Английский посол сообщал в Лондон о чем-то серьезном, происходящем в Оренбургском крае, о появлении какого-то претендента на престол, число последователей которого велико.

Разобраться с «оренбургскими замешательствами» правительство отрядило генерал-майора В. А. Кара, назначенного главнокомандующим над всеми войсками. В помощь ему отрядили генерала Фреймана – усмирителя волнений в Яицком городке зимой 1772 года, – надеясь на знание тем местных условий. Любопытно, что регулярные части перебрасывались из Новгорода в Казань, из Бахмута в Царицын, из Могилевской и Псковской губерний к Саратову, т. е. из западных регионов империи – на Волгу. Указанное обстоятельство весьма красноречиво: власти прекрасно осознавали – с восстанием лучше всего бороться с помощью родных ей малороссийско-литовских сил, укрепленных немецким генералитетом.

Прибытие в район восстания Кара, Фреймана и еще одного бригадира, Корфа, именуется в литературе первой карательной экспедицией. Они посетили казанского губернатора Брандта, познакомившего их с текущей обстановкой. «Русские» генералы были преисполнены энтузиазма, считая, что «голытьба» разбежится, как только узнает об их приближении. Однако на деле все вышло иначе, чем рисовалось бравым воякам. Вопреки ожиданиям восставшие не уклонились от прямого боя и первыми атаковали царские части.

Причем все произошло настолько стремительно, что началось спешное отступление: в рядах регулярных войск возникла паника, солдаты начали бросать ружья, не обращая внимания на угрозы офицеров. Вместо Кара командование принял Фрейман, пытаясь остановить беспорядочное бегство. Спустя четыре дня в рапорте в Военную коллегию они уже иначе оценивали боевые способности пугачевцев, подчеркивали их фанатизм. Тем не менее поражение стоило генералу Кара суда и разжалования. Так бесславно завершилась первая карательная экспедиция против восставших.

Рождение народной армии

После этого успеха Пугачев приступил уже к серьезной организации увеличившегося войска. Сохранившиеся документы из лагеря повстанцев свидетельствуют о настойчивом желании утвердить боевую дисциплину и гражданский порядок на контролируемых местностях. Армия делилась на полки, которые иногда назывались отрядами, разной численности – от трехсот до двух тысяч человек. Если полк состоял из представителей разных национальностей, то разделение происходило по сотням (татарская, марийская, башкирская, казацкая и др.) Большое значение придавалось подбору командиров, при выдвижении в обязательном порядке учитывалось общее мнение о кандидате. Полки имели знаки отличия и походные знамена из красной, желтой и черной материи.

По подсчетам ученых, командный состав армии – полковники, сотники – достигал порядка двухсот человек: казаками являлись 52, крепостными крестьянами – 38, заводскими людьми – 35, среди них также были и татары, и башкиры, и калмыки, и казахи. Функции главного штаба выполняла возглавляемая Пугачевым Военная коллегия, включавшая четырех членов‑судей в лице М. Шигаева, А. Витошнова, Д. Скабычкина, И. Творогова, секретаря М. Горшкова, думного дьяка И. Почиталина. В работе коллегии постоянное участие принимали К. Арасланов, И. Бахмутов, С. Сеитов, М. Алиев, Ф. Дербетев, выступая переводчиками и советниками.

Военная коллегия работала на постоянной основе, решая разнообразные вопросы вооружения, снабжения, выдачи охранных грамот и т. д. Причем случаи грабежей повстанцами местного населения жестко пресекались. К примеру, по решению коллегии за разбой был повешен полковник Д. Лысов: высокая должность и близость к Пугачеву не спасли от сурового наказания.

После разгрома группировки Кара–Фреймана занятые восставшими территории существенно расширились. В орбиту движения вовлекается Южный и Средний Урал, где располагались многочисленные горные заводы. К весне 1774 года пугачевцы хозяйничали на трех четвертях горнозаводской промышленности региона. На этих предприятиях, будь то частное или казенное, подвергалось реквизиции имущество: деньги, пушки, ядра, порох отправлялись в ряды народной армии, использовались повстанческими отрядами на местах. Конторские книги и долговые обязательства сжигались, администрация разбегалась. Заводское население выдвинуло немало способных энергичных вожаков, как, например, крепостной рабочий Иван Белобородов.

Другим направлением, по которому шло распространение восстания, стал Ставропольско-Самарский край, населенный преимущественно помещичьими крестьянами. Бригадир Фегезак извещал Петербург о появлении там агитаторов и начавшихся грабежах усадеб, причем в бунте самое активное участие принимали чуваши, мордва, татары. Свыше десяти пугачевских отрядов разъезжали по селам, заготовляли продукты для отправки под Оренбург, в Берду. Отзвуки происходящего наполняли Москву, где кишели зловещие слухи. Екатерина II даже велела московскому генерал-губернатору М. Н. Волконскому издать указ «о неболтании» всякого вздора.

Генерал-аншефа А. И. Бибикова, назначенного подавлять бунт, уже отличал самый серьезный настрой. За его плечами был богатый опыт усмирения заводских рабочих Казанской и Оренбургской губерний. Теперь же командующего войсками наделили неограниченными полномочиями, не только военными, но и гражданскими. Бибикова пугали обширность территории, охваченной восстанием, беспомощность местных гарнизонов и бездействие регулярных частей.

Особенно его поражала враждебность населения, сочувствовавшего Пугачеву. Поэтому, несмотря на продолжавшуюся войну с Турцией, он сразу же начал просить о присылке новых войск, а чтобы хоть как-то успокоить дворянство, посоветовал Екатерине II принять на себя звание «почетной казанской помещицы» и организовать под ее эгидой вооруженный отряд для борьбы с бунтовщиками.

Кстати, с этих пор правительственные манифесты о самозванстве Пугачева стали переводиться на татарский язык и распространяться повсюду. Войска под началом генералов Деколонга, Муфеля, Кардашевского, Голицына, Михельсона, Ларионова, командовавшего дворянским ополчением, кинулись на помощь осажденному Оренбургу. В городе складывалась напряженная ситуация, не хватало продовольствия, продолжались обстрелы, сменявшиеся ночными штурмами. Губернатору Рейнсдоропу посылались предложения о сдаче, но тот называл Пугачева «злодеем, отступившим от бога»; в ответ же «русского» вельможу окрестили «внуком сатаны, дьявольским сыном», который «власть божию не перемудрит». Очевидно, что у сторон, представлявших, как считалось, одну православную нацию, были диаметрально противоположные понятия о вере.

Первое поражение

Появление крупных правительственных сил оказалось для Пугачева неожиданным. Успокоенный преды-дущими успехами, он неясно представлял себе изменившуюся обстановку и недооценил начатое против него наступление. О его благодушном настроении свидетельствует и вторая женитьба – на Устинье Кузнецовой, сопровождавшаяся многодневными весельями. Многим его сторонникам не понравилось, что в такое ответственное время их «царь» предается гуляниям. Лишь тревожные вести из-под Оренбурга прервали затянувшиеся свадебные торжества.

Сражением с царскими войсками у Татищевой крепости 22 марта 1774 года Пугачев руководил уже лично. Однако теперь его воинство не выдержало атак подразделений Фреймана и Аршеневского. В этой битве погибла лучшая часть народной армии, многие командиры: всего около трех тысяч человек, четыре тысячи попали в плен, утрачена почти вся артиллерия. Поражение гнетуще подействовало на восставших: из их столицы – деревни Берда – началось отступление, поскольку опасность появления там противника была высока. На этой уже печальной ноте завершилась вторая карательная экспедиция против Пугачева.

Здесь дала о себе знать «ахиллесова пята» восстания, а именно: его раздробленность, локальный характер, что наблюдалось уже с начала боевых действий. При быстром распространении восстания и возникновении повстанческих соединений движение в каждом случае не выходило за пределы конкретного района, уезда. Радиус действия отдельных отрядов был незначителен. Восставшие ставили целью истребление местной администрации, помещиков и заводчиков.

Большинство, поддержавшее пугачевцев, часто оставалось на своих местах после ухода отрядов, продолжая борьбу в своем уезде. Лишь некоторые пугачевские части группировались вокруг крупных городов (Уфа, Самара, Челябинск, Кунгур, Яицкий городок). То обстоятельство, что после первых побед Пугачев не пошел на Москву, а затеял осаду Оренбурга, объясняется стремлением контролировать всю пограничную полосу. Лишь с укрепленным тылом можно было осуществлять поход в центр России. Но главное – собрать в кулак все имеющиеся силы – никак не удавалось. Они оказались мало связанными между собой, не объединенными общим планом.

И все-таки торжество правящей элиты было преждевременным: Пугачев потерял силы, но не утратил самого главного – народной поддержки. Как говорил один из вожаков восстания, старовер Перфильев, «я знаю, что вся чернь меня везде с радостью примет, лишь только услышит». Последующие события наглядно подтвердили справедливость этого утверждения.

Главнокомандующий Бибиков в течение месяца после победы не имел точных сведений о местопребывании самозванца и предполагал, что все в основном сделано. Но Пугачев с остатками своей армии объявился на горных заводах Башкирии и здесь начал стремительно восстанавливать силы. В его ряды по-прежнему вливались массы людей. Как писал Павел Потемкин своему двоюродному брату – екатерининскому фавориту Григорию Потемкину, «самое главное несчастье, что на народ нельзя положиться».

Однако теперь ситуация изменилась, вновь формирующиеся отряды постоянно находились в напряжении: их неустанно преследовали корпуса Деколонга и Михельсона. И все же Пугачев при таких неблагоприятных условиях смог в июле 1774 года не просто осадить, но и штурмом взять Казань, что повергло в шок Петербург; лишь неимоверными усилиями город был отбит. Все эти потрясения оказались роковыми для Бибикова, скончавшегося от переживаний. Любопытно, что народная молва иначе объясняла его смерть: якобы тот «съехался с государем (т. е. Пугачевым) и, увидев точную его персону, весьма устрашился и принял крепкое зелье».

Предательство «пятой колонны»

Учитывая веру населения в «хорошего императора», правительство пыталось развенчать народные царистские грезы. Местные администрации и главнокомандующие поставили на поток воззвания к населению от имени императрицы о выдаче самозванца, назначали вознаграждение за его поимку: за живого – тридцать тысяч рублей, за мертвого – пять. Эти предложения отклика в рядах восставших не получали, однако по мере ухудшения положения и угрозы разгрома находились те, кто желал бы выйти сухим из воды, получив прощение за участие в бунте, так что выдача Пугачева становилась заманчивой.

Первая попытка подобного рода зафиксирована после разгрома пугачевских войск у Татищевой крепости, тогда несколько казаков решили передать своего царя в руки генералов, но этот заговор сорвался, получив огласку. Тем не менее в лагере повстанцев сформировалась группа, которая не оставляла таких планов. Ее ядро составили атаманско-старшинская семья Бородиных и родственник второй жены Пугачева С. Шелудяков, который, пользуясь близостью к «императору», передавал сведения о пугачевских планах правительственным войскам.

Взятие Казани и успешный переход на правый берег Волги заставили их отложить свои намерения, но после прибытия воинских частей с русско-турецкого фронта под командованием А. В. Суворова становилось очевидным, что восставшие обречены. Заговорщики оживились, а чтобы оправдать свои действия в глазах окружающих, они заговорили об обмане народа. Дескать, как выяснилось, Пугачев совсем не тот, за кого себя выдает: он самый настоящий самозванец, потому-то восстание и терпит поражение.

На одном из привалов его схватили, умело изолировав от массы повстанцев, доставили в Яицкий городок, туда, откуда по иронии судьбы начиналось восстание. Там его заковали в ручные и ножные кандалы, а заговорщиков отпустили временно на поруки, но вскоре арестовали и отправили в Москву. С захватом Пугачева движение прекратилось не сразу, отдельные отряды еще продолжали сопротивление в разных районах Поволжья, но это уже были угасавшие вспышки. Так закончилось пугачевское восстание, потрясшее правящий режим.

Из Яицкого городка Пугачева во избежание всяких недоразумений перевезли в Симбирск под конвоем двухсот солдат при двух орудиях. Там в течение месяца его ожидали допросы с истязаниями. Интересно, что люди не верили в поимку своего кумира. Желая убедить население в аресте, Потемкин и Волконский предлагали Екатерине II демонстративно провезти Пугачева из Симбирска в Казань, а лучше прямо до Москвы, дабы предъявить того сомневающимся. Но императрица наотрез отвергла эту затею, опасаясь возобновления недовольства. Вместо этого Пугачева молниеносно доставили в Москву в сопровождении Смоленского драгунского полка, Нарвский пехотный полк рассредоточили по станциям следования.

Уроки восстания

В ноябре 1774 года его привезли в Первопрестольную, посадив на Монетном дворе (Охотный Ряд). Допросы продолжил прибывший из Петербурга обер-секретарь Сената С. И. Шешковский. По личному указанию императрицы он выявлял следы иностранного участия в разжигании беспорядков. Напомним, именно во время восстания в Европе заговорили о некой княжне Таракановой, выдавшей себя за дочь Елизаветы I, чье появление во время бунта сочли неслучайным: Алексей Орлов (брат фаворита Григория) в конце 1774 года обманом вывез ее из Италии в Петербург.

Следствие велось над многими из пугачевского окружения, суд возглавлял князь Вяземский. К смертной казни были приговорены шесть человек: Е.И. Пугачев, А.Т. Перфильев, М.Г. Шигаев, И.Н. Зарубин, Т.И. Подуров, В.И. Торнов. Народ, к которому Пугачев обратился с последним словом, выразил свое недовольство казнью «превеликим гулом» и «оханьем». К тому же на второй день при объявлении «высочайшего помилования» выдавшим Пугачева предателям никто не явился к Красному крыльцу, таким образом выразив презрение к изменникам.

Пытаясь как можно скорее перевернуть эту неприятную страницу, правительство 17 марта 1775 года обнародовало манифест об амнистии за все преступления, совершенные во время бунта. Тем, кто был осужден на смерть, приговор заменили каторгой, телесные наказания смягчили. Дом Пугачева в Зимовейской на Дону снесли, а станицу переименовали в Потемкинскую – в честь восходящей придворной звезды.

Оценивая материалы пугачевской войны, следует подчеркнуть, что здесь рельефно проявились две России, которые сформировались в горниле религиозного раскола, после Гражданской войны 1670-го – начала 1680‑х годов. Российский мир Пугачева практически не был связан с правящей прослойкой, ставшей опорой Романовых. Тем не менее в его недрах происходили процессы, во многом определившие ход отечественной истории. Можно утверждать, что именно здесь произошло фактическое решение того самого национального вопроса, который неизменно относится у нас к разряду наиболее сложных и щепетильных.

Как мы видели, в пугачевских рядах сплотились люди разных народностей и вер, однако это нисколько не помешало им прекрасно понимать и взаимодействовать друг с другом. Их сроднила общая цель – сбросить с себя ненавистных оккупантов, державших людей на положении рабов. Уроки пугачевской войны убеждают, что только такой фундамент может обеспечить искомое национальное единство, которого, несмотря на все старания, не смогла добиться Российская империя во главе с Романовыми. Не смогла по главной причине – эта власть была по своей сути типичной колониальной администрацией, абсолютно чуждой всем проживающим здесь.